25

И – какую песню ранили!..

Где-то к двадцати двум-двадцати трём своим годам Павел Васильев запел в полный голос.

В солнечном цветении творческих и физических сил, головокружительно талантливый, вдохновенным упорством достигнув вершин мастерства, он обрёл ту подлинную свободу стиха, дух которой не спутаешь ни с чем, – это песня. Льющаяся сама из себя, поэзия в чистом виде. Поистине от избытка уста глаголят. Ему равно даётся и лирика, и эпос: и родниковые напевы в стихах, и героический эпос поэм. С особой выразительностью этот напоённый цветами и травами земли и в то же время небесный дух ощутим в его небольших поэмах «Лето», «Август», написанных летом 1932 года.

И та, и другая поэма – словно самоизлучение любви и доброты, благодарности к жизни.

Первая поэма «Лето» посвящена Сергею Клычкову – и какой светлый, полнокровный его облик рисует Васильев в её начале!

Поверивший в слова простые,

В косых ветрах от птичьих крыл,

Поводырём по всей России

Ты сказку за руку водил.

Шумели Обь, Иртыш и Волга,

И девки пели на возах,

И на закат смотрели до-о-лго

Их золочёные глаза.

Возы прошли по гребням пенным

Высоких трав, в тенях, в пыли,

Как будто вместе с первым сеном

Июнь в деревни привезли.

Он выпрыгнул, рудой, без шубы,

С фиалками заместо глаз,

И, крепкие оскалив зубы,

Прищурившись, смотрел на нас.

Такое солнце, такое лето, что черноволосый и синеглазый Клычков уже кажется, как июнь, рудым!..

Горстями – из своей души и горячего любовного чувства – Васильев берёт и бросает дивные образы: «Купчиху-масленицу в поле / Несла на розвальнях пурга», «…Сани по ветру пускали, / Как деревянных лебедей» и множество других.

Но сквозь ладонь взгляни на солнце –

Весь мир в берёзах, в камыше,

И слаще, чем заря в оконце,

Медовая заря в ковше.

Когда же яблоня опала?

А одуванчик? Только дунь!

Под стёганые одеяла

К молодкам в темень сеновала

Гостить повадился июнь.

Так, значит, ладны будут дети –

Желтоволосы и крепки,

Когда такая сладость в лете,

Когда в медовом, тёплом свете

Сплетает молодость венки.

Но, вслушиваясь в сердце, в загадочную смуту песни, в шум дождя – «как с неба весть», – поэт признаёт:

Как хорошо, что горечь есть,

Что есть над чем рыдать на свете!

Жизнь, дарованная свыше, требует мужества принимать её и в радости, и в беде – и летнее в душе вмиг сменяется другими состояниями:

Я снег люблю за прямоту,

За свежесть звёзд его падучих

И ненавижу только ту

Ночей гнилую теплоту,

Что зреет в задремавших сучьях.

Так стережёт и нас беда…

Нет, лучше снег и тяжесть льда!

Гляди, как пролетают птицы,

Друг друга за крыло держа.

Скажи, куда нам удалиться

От гнили, что ползёт, дрожа,

От хитрого её ножа?

В тонкой ткани поэмы, переливчатой, словно павлинья ночь и сияние синеглазых цветов, – здесь отблеском, отсветом возникает лик не называемого вслух Есенина – Павел Васильев видит образ слитой с жизнью русской поэзии, тот медовый цвет большого лета, с которым ощущает неразрывную связь. И прозревает, что живёт он и творит средь зимы

Не для того ль, чтоб сохранить

Ту необорванную нить,

Ту песню, что ещё не спета… -

то есть для того, чтобы сберечь великое единство русской поэзии – с древних народных напевов до таящихся в будущем песен, что споют далёкие наши потомки.

В сказочных и земных видениях ему угадывается и собственное будущее – оно, несмотря ни на что, пронизано сияющей надеждой, где есть и приветливый дом, и подруга, и очаг, в котором к ним ластится огонь. И то ли своим духовным взором на уходящую жизнь, то ли взором избранницы на себя, уходящего куда-то, – многоочито, как говаривали в старину, увидены им последние образы этой короткой, как лето, поэмы:

Вот так калитку распахнёшь

И вздрогнешь, вспомнив, что, на плечи

Накинув шаль, запрятав дождь,

Ты целых двадцать вёсен ждёшь

Условленной вчера лишь встречи.

Вот так: чуть повернув лицо,

Увидишь тёплое сиянье,

Забытых снов и звёзд мельканье,

Калитку, старое крыльцо,

Река блеснёт, блеснёт кольцо,

И кто-то скажет: «До свиданья!..»

…Двадцать лет ждала свободы в лагерях его жена Елена Вялова, жившая всё это время, да и потом, до смерти, только им, его стихами; двадцать лет ждала освобождения для русского читателя и его поэзия… – вот вам и цифра, вроде бы невзначай оброненная в короткой летней поэме.

Необыкновенной душевной любовью и теплотой исполнено тогда же, в июне 1932 года, написанное Васильевым стихотворение-посвящение «Егорушке Клычкову». Всё оно – словно сказочная колыбельная и доброе напутствие на жизнь:

Подрастай, детёныш мой,

Золотою сосенкой.

Это июнь – расцвет Васильевского лета. Недаром Сергей Клычков назвал его тогда юношей с серебряной трубой, который возвещает будущее – героический период крестьянской (читай – русской) поэзии, пришедший на смену романтическому.