21

В конце июля этого года мы с поэтами Сергеем Комовым, Фёдором Черепановым и филологом Петром Поминовым отправились на машине в Балгынское ущелье, расположенное в Восточно-Казахстанской области близ села Большенарым. Сергей Комов давно обещал свозить нас туда. Сам он с весны до осени живёт неподалёку, на берегу Бухтармы – водохранилища, в котором «утонул» Иртыш, текущий меж скал и степей до Усть-Каменогорской плотины, и дальше, уже на «воле», к Семипалатинску, Павлодару, Омску.

Балгын, в переводе с казахского, – что-то вроде «детёныш». Крутые увалы, заросшие лесом; шумная горная речка; да и по сельской улице, тянущейся ущельем, бежит безо всяких берегов чистый горный ручей.

В эти места одиннадцатилетний Пашка Васильев приехал летом 1921 года навестить дядю. Знал он только степь – а тут могучие горы, похожие на застывшие каменные волны, весёлая бурная речка с ледяной водой. Мальчишка был потрясён увиденным, и в нём проснулось вдохновение. Самое раннее из дошедших до нас стихотворений Павла написано как раз в этом Балгынском ущелье, 24 июня 1921 года.

….Ну, а мы посидели на берегу речки Балгынки: помянули Павла Васильева, помянули и нашего товарища Евгения Курдакова, который всё мечтал собирать тут поэтов в конце июня, чтобы дух Васильева осенял бы их всех…

В машине, меж книг, я обнаружил старенький, весь в карандашных подчёркиваниях, сборник, изданный в начале 1980-х «Молодой гвардией» на газетной бумаге. Там и было напечатано это первое стихотворение Павла. Впрочем, это ещё не стихотворение, а некий поэтический субстрат, насыщенный раствор, в котором зреют кристаллы; поток воспалённого вдохновением сознания; живая завязь плода, не успевшего созреть. Тем более этот, по сути, черновик интересен.

«Алтай! На сопки дикие, покрытые густым березняком, на камни острые, седым ручьём разбитые, я (исповедь свою принёс – зачёркнуто), (первый стих принёс – зачёркнуто) свой рассказ принёс!

Лишь здесь, под синей вереницей седых, косматых гор… я пропою».

Итак, отнюдь не исповедь, не первый стих – рассказ принёс.

Предвидение, предчувствие ведёт рукой ещё вроде бы не сознающего себя гениального подростка; изнутри он постигает суть своего поэтического дара, внешне повествовательного, прозаического – но пронизанного песней, напевом, стихией жизни.

В том, что зачёркнуто – «первый стих принёс» ничего необычного нет: может, это уже и не первое стихотворение, может, ещё раньше началось сочинительство у мальчика с таким кипящим воображением, да и чует он: заурядная строка! Удивительно другое – как он понял сызмалу, что не исповедь принёс на сопки дикие поразившего его, жителя степного Павлодара, Балгынского ущелья. Разумеется, что такое исповедь, он хорошо знал, наверняка в детстве и сам исповедовался в церкви, – хотя впечатляет само по себе это слово в стихотворении одиннадцатилетнего подростка, по сути ещё мальчишки. Юный Павел ясно осознаёт, что не исповедник он по своему характеру, что его занимает не столько жизнь собственной души, сколько жизнь сама по себе, природа, борьба, кипение человеческих страстей. Его воображение будит вулкан жизни как таковой: и своей, и родной страны – но не вулкан души (пророчеств, духовидения, как, например, у юного Лермонтова).

И, если далее всё же вспыхивают в этих стихах Пашки Васильева новые пророческие строки, то они касаются только самого себя, да он и не предрекает вовсе – предчувствует:

«В глухом сибирском уголке родился я. Не знала мать, когда качала в люльке, напевая, что скоро песню напевать нужда мне будет злая…»

Вот, что он торопливо, не обрабатывая пишет вслед за этим, вот что его по-настоящему волнует (передаю это в сгустках образов одиннадцатилетнего поэта):

– лишь ветер злой всё пел и пел;

– дни вереницей однообразно пролетали, чего-то ждали все;

– ну, кто бы только угадал, что эта нива золотая кровью алой насытится, и, струйкой серебристой, ручей смешается с кровавой струёй;

– что скоро над землёй усталой взовьётся красный стяг, …Россия, время отмахнувши, с ним сделает свой первый шаг;

– и вот взлетел орёл кровавый, затрепыхал крылатый флаг, и, уничтоженный, разбитый, уполз его тиран и враг;

– и в первый раз народ порабощённый… осмелился сказать: «Я – всё!»;

– расширив воли круг стеснённый, он громко крикнул: «Всё – моё!»

Революция, свержение монархии, гражданская война – всё это выражено в наивных образах, но как ярко и стремительно оно проносится в раскалённом воображении юного сочинителя.

Тут в точности угадано основное содержание всей его поэзии, множества стихов и поэм, которые суждено ему написать до своей ранней гибели.

И чуть-чуть дальше – из этой водопадом летящей стихопрозы:

«…Вот умчалась гроза, порассеялись молнии красной враги, тучи чернильные, громы небесные прочь ускоряют шаги! Вот уж и небо, сверкая сапфирами нежных невидимых глаз. Вот и весна с серебристыми клирами, полная светлой надежды для нас…»

Алмазные проблески поэзии в этих строках: нежных невидимых глаз, весна с серебристыми клирами. Это ещё не Павел Васильев с его буйным цветением образной плоти, написанной словно бы горячим маслом, – это ещё акварельные наброски, но и в них ощущается щедрая словесная теплота, благодарность жизни и природе.