16

Павла Васильева несла поэтическая стихия редкой мощи и в напоре своём ворочала глыбами поэм, выбрасывала на берег алмазы и самоцветы лирики. Но было в том потоке и немало сора – стишков-однодневок, рифмованных лозунгов, эмоциональной невнятицы и прочих пузырей и пены.

Любой поэт оставляет после себя небольшой том избранной лирики и лучших поэм, остальное уносится временем. Васильеву всегда не везло с изданиями: при жизни составленные им книги «не пропустили», а что-то и под нож пошло; потом двадцать лет его как «врага народа» вовсе не печатали, предав забвению само имя; а когда во второй половине 50-х годов начали понемножку издавать, то составители сборников смешивали первоклассные стихи со второстепенными, всё пытаясь доказать издателям и идеологам, что поэт был не «контрой», а «нашим, советским».

Заново «открытый», он вызвал у читателей большой интерес, хотя такого бума, как вокруг Есенина, не случилось. Оно и понятно: душевная лирика всегда ближе публике, нежели героический эпос.

Но с течением времени внимание к поэзии Павла Васильева поугасло, а новых его книг, которые были бы составлены с любовью и взыскательно, так и не появилось. Скажем, ни в библиотечке мировой лирики, ни в малой серии «Библиотеки поэта» (где более строго отбираются стихи и поэмы, чем в серии большой) книги Васильева не вышли. Литературная критика, увлечённая больше молодыми именами, говоря о творчестве поэта, отделывалась довольно поверхностными суждениями и невнятным бормотанием. Как при жизни у Павла Васильева водилось множество врагов и завистников, так и после гибели и двадцатилетнего забвения их вроде бы не поубавилось, а те из них, кто некогда «разоблачал» его в своих газетных доносах, давно сделавшиеся вершителями «литературного процесса» в стране, казалось, всё не могли простить поэту яркости и самобытности таланта.

Издать бы для начала двухтомник поэзии Васильева, чтобы в первом томе были лучшие его стихи и примыкающие к ним по духу короткие лирические поэмы, а во втором – эпические шедевры! Но нет – пока всё сваливают в кучу. Настоящего, умного издателя для Павла Васильева ещё не нашлось…

…А ведь уже в двадцать лет он взлетал в лирике к настоящим высотам!

Гале Анучиной

Вот мы идём с тобой и балагурим.

Любимая! Легка твоя рука!

С покатых крыш церквей, казарм и тюрем

Слетают голуби и облака.

Они теперь шумят над каждым домом,

И воздух весь черёмухой пропах.

Вновь старый Омск нам кажется знакомым,

Как старый друг, оставленный в степях.

Сквозь свет и свежесть улиц этих длинных

Былого стёртых не ищи следов, -

Нас встретит благовестью листьев тополиных

Окраинная троица садов.

Закат плывёт в повечеревших водах,

И самой лучших из моих находок

Не ты ль была? Тебя ли я нашёл,

Как звонкую подкову на дороге,

Поруку счастья? Грохотали дроги,

Устали звёзды говорить о боге,

И девушки играли в волейбол.

(1930)

Какое чудо! Какая летящая лёгкость дыхания! Словно бы напрямую, в первозданной свободе, вливается в нас волшебное чувство первой влюблённости, искренней, полнокровной и благодарной радости жизни. И Божественный её смысл, как светящееся облачко, летит над строками…

И ещё: кто, кроме молодого Пашки Васильева, мог бы соединить в единой, живой ткани стихотворения эту благовесть листьев тополиных окраинной троицы садов со звёздами, уставшими говорить о боге, и девушками, играющими в волейбол! Тут и земное и небесное, и жизнь и литература, ставшая самой жизнью (как изящно, непосредственно и – на миг – победительно вспоминается вдруг поэту уже давно вошедшее в кровь каждого русского человека Лермонтовское «И звезда с звездою говорит…»), – тут само естество и дыхание поэзии…