4

Русскую поэзию спешно перекраивали в советскую русскоязычную – маргинальную по своей сути. «Все сто томов партийных книжек» Маяковского и прочая стихо-тошно-творная муть массы его подражателей, как огромное нефтяное пятно, стало колыхаться на чистой её реке, отравляя всё живое вокруг. Не оттого ли футуристам понадобилось и Пушкина, солнце русской поэзии, сбрасывать с корабля современности, чтобы самим

Светить всегда,

светить везде…?

Только вот светили-то они холодным лунным светом, или фонарями на керосине из той разлитой нефти, или тусклыми «лампочками Ильича». Лиля Брик была в сущности глубоко права, бросив циничную реплику о том, что «самое лучшее у Володи – это

Ничего кроме,

как в Моссельпроме».

Ведь цель поэзии – поэзия, а не польза. Иначе получится, как в Пушкинском стихотворении: «Печной горшок ему дороже – / Он пищу в нём себе варит…». Коль скоро сочинитель – ради политических выгод или же ещё чего-нибудь другого – наступает на горло собственной песне, то он превращается в самоубийцу.

А тут – среди этих русскоязычных, опьянённых литературщиной стихоплётов – Павел Васильев! Поэт стихии, и стихии русской, народной – по духу, языку, культуре! Как слон в посудной лавке горшечников с их скудельным ремеслом.

Кто думает, что мужик тёмен, а культура принадлежит только «городским», весьма заблуждается.

Во-первых, культура – только производное от культа, – а кто же вернее крестьян берёг столетиями Православную Веру! Русские мужики неспроста назвали себя – крестьянами. Буквально это – «народ Креста». Если у других племён и народов слово «крещение» связано с греческим словом «баптизма» – «купание, омовение», то для русского сознания креститься – значит погрузиться в Крест, то есть пригвоздить себя к Кресту Господню, разделить Его участь на земле. Вот почему наша народная культура насквозь пронизана Православием. Сохранилось в ней, разумеется, как реликтовое свечение, языческое начало, но оно давно одомашнено, оправославлено, освящено тысячелетним светом Веры.

А во-вторых, так ли убог разумом мужик, воротящий нос от «городской» культуры? Вспомним умного и глубокого, казалось бы, целиком принадлежащего культуре «высшего света», Баратынского:

Старательно мы наблюдаем свет,

Старательно людей мы наблюдаем

И чудеса постигнуть уповаем:

Какой же плод науки долгих лет?

Что наконец подсмотрят очи зорки?

Что наконец поймёт надменный ум

На высоте всех опытов и дум,

Что? – Точный смысл народной поговорки.

(1829)

Павел Васильев был наделён редчайшим среди писателей даром – даром живой народной речи, даром русского слова во всей его красоте и силе, и этот дар соединялся в нём с поэтическим талантом необычайной энергии и выразительности, причём энергии здоровой, жизнелюбивой, солнечной. Это здоровое, по сути, народное начало отметил в нём Борис Пастернак в известном отзыве 1956 года, на вершине своего творческого пути, писательской зрелости и ясности мысли. Поначалу сказав, что в начале 30-х годов Павел Васильев произвёл на него впечатление приблизительно такого же порядка, как в своё время при первом знакомстве с ними Есенин и Маяковский, Пастернак выделил существенную подробность:

«Он был сравним с ними, в особенности с Есениным… и безмерно много обещал, потому что в отличие от трагической взвинченности, внутренне укоротившей жизнь последних, с холодным спокойствием владел и распоряжался своими бурными задатками».

(Правда, само по себе «безмерно много обещал» никак не определяет сделанного, сотворённого Васильевым в течение короткой жизни, по каким-то причинам Пастернак не высказывает своего мнения… но поговорим об этом позже.)

И далее – о сути поэтического дара Павла Васильева:

«У него было то яркое, стремительное и счастливое воображение, без которого не бывает большой поэзии и примеров которого в такой мере я уже больше не встречал ни у кого за все истекшие после его смерти годы».

Замечательно-точное определение! (Не говоря о щедром и благородном, в Пушкинском духе, характере самого высказывания о собрате по литературе, столь редкостном по всем временам.)

Вернёмся к изумительному дару Павла Васильева – сызмалу, смолоду в полной мере володеть русским живым народным словом. Кроме него, такой дар, по-моему, был тогда только у одного русского писателя – Михаила Шолохова.